ПОДГОТОВКА К ПРОРОЧЕСКОЙ МИССИИ

Сны Мухаммеда. Его припадки. Надежды и разочарования. Как Мухаммед готовился к общению с Богом. Как и где он молился. Помощь верной Хадиджи.

            Восстановить шаг за шагом весь путь, пройденный Мухаммедом, конечно же невозможно. Вряд ли можно говорить о том, что он осознал связь между усложнением социальной жизни в Мекке и потребностью в новой, более совершенной религии. Хотя атмосфера неудовлетворенности, глухого духовного брожения и ожидания перемен он не мог не чувствовать.

         Мухаммед, вероятно уже с ранних лет обладал одной спо­собностью, впрочем не столь уж редко встречающейся среди людей - способностью видеть исключительно яркие и конкретные сны. Сны ясные и хорошо запоминающиеся, хотя и загадочные по смыслу, наполненные деталями, разговорами и неизвестными пер­сонажами, прикосновение к которым оставляло ощущение их не вызывающей сомнение материальности. Такие сны-галлюцинации Мухаммед помнил также хорошо, как реальные события своей жизни и неоднократно обсуждал их со своими близкими. Вместе с ними он пытался разобраться в содержании своих сновидений, так как был глубоко убежден, что в сновидениях всегда открывается человеку нечто весьма ценное и интересное и надо лишь уметь правильно истолковать их, чтобы докопаться до истины.

Через несколько лет после женитьбы на Хадидже с Мухам­медом начались странные явления, внешне напоминающие припадки. Вдруг и без всякой видимой причины его тело начинала бить дрожь, как при ознобе, лицо бледнело и покрывалось круп­ными каплями пота; случались иногда и судороги. При этом Му­хаммед не терял сознание, но часто чувствовал невыносимую тоску. Он ложился, с головой закутавшись в плащ, и просил, чтобы на некоторое время его оставили в покое. Сопровождались ли подобные явления слуховыми, зрительными или осязательными галлюцинациями - неизвестно. Сам он не любил касаться этой темы и запретил своим близким приставать к нему с расспросами. Все предложения встревоженной Хадиджи обратиться к врачам или заклинателям он категорически отклонял - очевидно, не считал по­добные состояния результатом болезни и отнюдь не был уверен, что причиной их является одержимость злыми духами.

Странные сновидения и не менее странные приступы были для Мухаммеда чем-то вроде окна в сверхчувственный мир, окна, прикрытого лишь тонкой завесой. Временами ему казалось: еще одно небольшое усилие - и завеса падет, между ним, Мухаммедом, и сверхчувственным миром установится прямое сообщение, и тогда откроются все тайны бытия. Нужно только еще больше очистить себя от всякой скверны - в том числе и от злобы, зависти, страха, тяги к богатству, еще сосредоточеннее и чистосердечнее молиться, еще глубже уверовать в Бога и полюбить его. Это были минуты подъема и веры в себя. Они проходили, и Мухаммеда охватыва­ло чувство мучительного сомнения и отчаяния, когда цель кажется абсолютно недостижимой и трудно избавиться от подозрения, что в сновидениях и во время приступов он вступает в контакт не с ми­ром добра и света, а с ужасным миром демонов. От таких мыслей его охватывала глубокая тоска, избавиться от которой помогали все те же средства - молитва, созерцание, пост.

К идее единого Бога Мухаммед пришел, по-видимому, очень рано - задолго до своей женитьбы. Не обязательно он дол­жен был её заимствовать из христианства, иудаизма или зороаст­ризма. Десятки людей до него и десятки после него додумывались до этой идеи самостоятельно, путем философского анализа.

Сама по себе идея единого Бога вряд ли способна произвести в душе человека какие-либо глубокие и решающие перемены, если его не пронизывает ощущение полной конкретности и реал­ности Бога. По словам верующих, убеждение в полнейшей, не вызывающей никаких сомнений реальности бытия Божия возникает вдруг, неожиданно, как некое озарение. Из людей, не только заслуживающих доверия, но и способных проанализировать и описать подобного рода озарения, можно сослаться на Л. Н. Толсто­го и Ф. М. Достоевского. Оба были людьми, в той или иной, степени испытавшими колебания от веры к совершенному неверию, почти атеизму, отнюдь не наивными и хорошо знавшими, какие сюрпризы и искажения реальности может подсунуть человеку его разыгравшееся и болезненное воображение. По свидетельству обоих, убеждение в реальном существовании Бога настигает человека (конечно, соответствующим образов воспитанного и настроенного) не в часы лихорадочной и напряженной работы ума, а в минуты свободного размышления, некоторой даже рассеянности и созерцательности. Озарение же, собственно, состоит в том, что человек внезапно, то есть совершенно неожиданно для самого себя вдруг, казалось бы, без всякой причины и толчка извне, всем своим существом начинает чувствовать живое присутствие Бога в ми­ре и в себе самом. От подобного чувства мир сразу же приобретает полноту и законченность, отсутствовавшую в нем ранее гармонию, становится прекрасным, иногда непереносимо прекрасным. От гармонии красоты мира человека охватывает острое ощущение радости и счастья бытия и вместе с тем непоколебимая уверенность в своем личном духовном бессмертии.

В такие минуты критический голос рассудка умолкает и человеку кажется, что он не только ощущает бытие Бога как физическую реальность, но и совершенно отчетливо понимает, что иначе и быть не может, что мир без Бога - верх нелепости и логического абсурда, что без Бога мир не просуществовал бы и мгновение. Однако озарение проходит, воспоминание о нем постепенно блед­неет, а разум, со всем его скепсисом, мощно вступает в свои пра­ва; и у подавляющего большинства людей, испытавших подобные озарения, скоро от полноты веры не остается и следа, они опуска­ются на обычный для нормального человека уровень умеренной религиозности, с постоянными колебаниями от веры к неверию.

Сходное ощущение счастья Ф. М. Достоевский испытывал, по его словам, и перед началом эпилептического припадка, который как бы являлся непосредственным результатом невозможно­сти для рассудка хотя бы секундой дольше вынести это чрезмерное счастье. По-видимому, индийские йоги путем суровой многолетней тренировки тела и воли достигают способности без заметного вре­да для своего здоровья не только произвольно вызывать у себя по­добное психическое состояние, но и продлевать его в течении мно­гих часов. Будучи объективными идеалистами, они считают, что в таком состоянии транса человек сливается с Абсолютом и приобретает его качества - всеведение, бессмертие, всемогущество, безграничность в пространстве и времени. Йоги предупреждают новичков, что попытки вызвать у себя состояние транса без достаточной закалки тела и духа могут кончиться помешательством.

Если в минуты озарения ощущение реальности бытия Бога одновременно наполняло Мухаммеда чувством просветленного счастья и блаженства, то его стремление всеми способами углубить и упрочить веру в Бога становится естественным и понятным. А что дело обстояло именно так, не может быть никакого сомнения, и когда Мухаммед говорил:" Больше всего на свете я любил жен­щин и благовония, но истинное наслаждение находил только в мо­литве", - его слова следует понимать буквально. Не следует видеть в этом признании попытку в завуалированной форме оправдать свою повышенную чувственность, которая, с точки зрения Мухам­меда, вовсе не являлась грехом, а потому ни в каком оправдании не нуждалась.

По словам Мухаммеда, Бог говорил:

-  О,   человек!   только следуй моим законам,   и сделаешься подобен мне; ты скажешь "Да будет", - и будет так...

Путь уподобления Богу - неимоверно трудный путь, и че­ловек вряд ли мог рассчитывать хоть немного приблизиться к Богу, если бы не помощь того же Бога, который сказал:

- Тому, кто творит доброе дело, я воздам вдесятеро и более того, если пожелаю; и тому кто творит злое, будет такое же возмез­дие, если я не прощу ему.

Кто приблизится ко мне на одну пядь, к тому я приближусь на один локоть, а кто приблизится на один локоть, к тому я при­ближусь на двенадцать локтей.

Кто пойдет ко мне шагом, к тому я побегу; а кто предстанет предо мною исполненный греха, но верующий в меня, пред тем я предстану, исполненный готовности простить его.

Когда Мухаммед проникся твердым намерением войти в соприкосновение с высшим, сверхчувственным миром» он исполь­зовал хорошо известные в его время приемы очищения - десятки и сотни раз проверенные, подробно разработанные, но требующие в каждом случае сугубо индивидуального и творческого применения. Очищение движений души, мыслей, слов и поступков: пост, молит­ва и созерцание, и, конечно, упорные размышления о Боге и его сущности.

Вообще-то Мухаммед в обыденной жизни был рационали­стом, он стремился и в требованиях предъявляемых самому себе, избегать всякой крайности, определенно тяготел к умеренности. Объяснение своей умеренности он находил в убеждении, что "Бог никогда не возлагает на человека такую ношу, которую тот не мог бы снести", что Бог слишком милосерден, чтобы предъявить к че­ловеку чрезмерные требования. Этим он резко и с самого начала отличался от христианских проповедников, убежденных, что чем сильнее подавляется "плоть", тем лучше.

Мухаммед осуждал излишества в еде и всякое чревоугодие, но одновременно осуждал и такие ограничения в еде, которые ис­тощают либо ослабляют человека. Пища, по его убеждению, долж­на быть умеренной, потому что это полезно для души и тела, для здоровья.

Вино, по наблюдениям Мухаммеда, приносит человеку и пользу, и вред, но вреда все-таки больше; поэтому от употребле­ния вина следует воздерживаться.

Чувственное влечение к женщине само по себе перед лицом Бога не есть грех; оно становится грехом, если направлено в непо­ложенную, не разрешенную сторону. Тогда его надо всячески по­давить, памятуя о том, что прелюбодеяние - грех, мерзость и га­дость, праведный человек должен испытывать к нему отвращение.

Столь же строгому контролю подвергал Мухаммед и возни­кающие у него намерения и мысли. Явно греховные он стремился подавить в себе, решительно осудить.

Вся Аравия издавна чтила поэзию и красноречие, и Му­хаммед прекрасно понимал, какой огромной силой воздействия обладает слово. Очевидно, он хорошо знал и то, что каждое вы­сказанное слово оставляет глубокий след в сознании говорящего, даже если оно произнесено невзначай или в шутку, а потому счи­тал, что "чистота" не может быть достигнута, если человек не подвергает строгому и определенному контролю свою речь.

Основное требование - говорить истину, быть правди­вым. Такие речи полезны и тому, кто их ведет, и тому, кто слуша­ет. Быть правдивым не значит во всех случаях, в глаза или за глаза "резать правду-матку": не всякая правда полезна, об ином следует и умолчать, особенно если правда касается других.

-  Не злословь никого,   - настаивал Мухаммед.   - И если кто-нибудь станет злословить тебя и выставлять на вид пороки, которые он знает в тебе, не разоблачай пороков, какие ты знаешь в нем. Недостойно позорить чью-либо честь;  недостойно прокли­нать кого-либо; недостойно всякое пустословие.

- Тот у кого нет чистого сердца и языка,  удерживающе­гося от пустословия, - заявлял он, - не может быть верующим.

По словам Мухаммеда, которые подкреплены свидетель­ствами его современников, он проводил в молитве треть или даже половину ночи, и это не считая дневных молитв. Отсюда можно за­ключить, что молитва для него была едва ли не главным средством того очищения и сближения со сверхчувственным, иллюзорным миром, к которому он стремился.

Указание Мухаммеда, что "молитва - это соединение верующего с Богом возвышением духа", и его же неоднократные свидетельства о высшем наслаждении, которое приносила ему мо­литва, означают, что после определенной, может быть, многолет­ней тренировки ему удалось вызывать в себе молитвами отчетли­вое ощущение реальности бытия Бога, которое сопровождалось острым субъективным чувством радости, счастья и гармонии.

Но этим отнюдь не исчерпывалось значение молитвен­ных обращений к Богу. Главным осталось все же именно "очистительное" значение молитв как мощного средства само­внушения и самогипноза, уникального способа воздействовать на те убеждения и представления, которые не основаны на логическом мышлении и опыте. Большей частью эти убеждения усваиваются человеком в самом раннем детстве на веру. А потом, когда ребе­нок подрастет, его рассудок не всегда способен "вычеркнуть" или "переписать" заново прочно врезанные в подсознание моральные и нравственные аксиомы. И трудность здесь заключается в том, что воспринятое на веру и воспринятое с участием рассудка хра­нятся в разных сферах сознания и хотя взаимодействуют друг с другом, однако никогда друг с другом не сливаются и не смеши­ваются.

Попытка только при помощи рассудка изменить привитое с детства представление была психологически совершенно досто­верно проанализирована Достоевским в романе "Преступление и наказание". Родион Раскольников логически безукоризненно дока­зывал себе сам, что уничтожить старуху-процентщицу, мерзкое и от­вратительное существо, кровопийцу, приносящую всем только зло и страдание, - хорошо. Коли же накопленные ею деньги употре­бить на светлое и благородное дело, на пользу всему человечеству, то последние сомнения должны исчезнуть, и убийство её и ограб­ление с точки зрения разума становятся поистине героическим и самоотверженным поступком. И Родион Раскольников убил стару­ху-процентщицу. Убил и превратил свою жизнь в ад, так как на­рушил принятую на веру с самого детства заповедь "на убий!", и сразу же в глубинах его подсознания вспыхнул сигнал страшной опасности. И уже никакие доводы рассудка не могли потушить этот сигнал, он заглушал все и делал жизнь невыносимой. Остава­лось помешательство или самоубийство, или спасение под защиту логически бессмысленной, возмутительной и ложной с точки зрения разума аксиомы, также принятой с самого детства на веру: "вина искупается наказанием". Раскольников выбрал последнее и пошел доносить на себя, предпочитая жизнь на каторге тому, что даже нельзя и назвать жизнью. Поставленный им опыт измене­ния внутреннего нравственного закона не удался.

В принципиально сходной ситуации находился и Мухаммед, когда его религиозные представления потребовали внесения круп­ных поправок в нравственную и моральную области. Многие за­поведи, усвоенные с детства как священные и непреложные, нужно было полностью и бесследно стереть, а вместо них вписать новые формулы и аксиомы, по возможности вписать столь же прочно и, главное, в ту же самую сферу сознания, где хранится информация, принятая на веру. Такую задачу можно было успешно решить только самовнушением - подкрепленным или даже неподкрепленным доводами рассудка. Самовнушение осуществлялось в форме молитвы - словесных обращений к Богу - объекту, наделенному безграничной властью и могуществом.

Слова молитвы, с которыми Мухаммед обращался к Богу, по своему воздействию на психику были формулами самовнуше­ния:" Буду любить Бога! Буду совершать поступки заслуживающие его любви! Сделаю свое сердце невинным, а язык правдивым! Бу­ду избегать порока! Буду тверд в вере и приобрету милость в гла­зах Бога!"

Излюбленным местом молитв и размышлений Мухаммеда была расположенная в нескольких часах ходьбы от Мекки гора Хира - собственно, даже не гора, а пустынный каменистый холм, почти ничем не выделяющийся среди других холмов, окружавших город.

Район был пустынный, дикий и настолько бесплодный, что даже пастухи не гоняли туда свои стада и не нарушали уединен­ность Хиры. Не пролегали поблизости также караванные дороги и тропы, а стало быть, и случайные прохожие не могли помешать. С вершины Хиры Мекка была не видна, и шум города сюда не до­носился. Во все стороны, куда не кинешь взор, возвышались од­нообразные и довольно мрачные холмы с каменистыми вершина­ми и скалами, проступающими по склонам, окрашенные, с зависимости от освещения, в серые, черные или фиолетовые тона.

Сюда, захватив с собой мех с водой и немного еды, лю­бил уходить Мухаммед на несколько дней, чтобы в полном оди­ночестве "очищаться". Спал он, завернувшись в плащ прямо на земле, а в непогоду укрывался пещере, расположенной на склоне Хиры. Изредка его сопровождала верная Хадиджа. Здесь же он помногу часов молился: стоя, устремив взгляд в одну точку, много­кратно громовым голосом повторяя одни и те же молитвенные формулы, через равные промежутки времени творя поясные и зем­ные поклоны.

Изо дня в день и из месяца в месяц обращался Мухаммед ко всем известным и доступным для него методам очищения, то чередуя эти занятия с повседневными делами, то удаляется на гору Хира, чтобы всецело и без помех предаться размышлениям, мо­литвам и созерцанию. Надежда достичь поставленной цели то ярко вспыхивала в нем, то почти исчезала, и тогда его охватывала такая невыносимая тоска, что он не раз был близок к самоубийству. В минуты душевного кризиса к нему неизменно приходила на по­мощь Хадиджа, искренне увлеченная его поисками, сочувствующая им, любящая и верящая прежде всего в него, Мухаммеда, в его чистоту и благородство, в его способность преодолеть все трудно­сти.

И кризисы благополучно проходили, и опять Мухаммед методично и настойчиво продолжал очищать себя от всякой скверны.

Так прошел год, а затем второй - без видимого результа­та. Лишь в конце третьего года почти непрерывных религиозных исканий его труды увенчались успехом и перед ним на мгновение приоткрылось окно в сверхчувственный мир.

ПЕРВОЕ   ОТКРОВЕНИЕ

Великая ночь месяца рамадана. Некто является Мухам­меду. Сомнения Мухаммеда и вера Хадиджи. Как Хадиджа удостоверилась, что таинственный пришелец - ангел. Первые строки Корана. Представления Мухаммеда о едином Боге.

Месяц рамадан (рамазан) 920 года эры Селеквидов, что соответствует 610 году принятого нами летосчисления, Мухаммед проводил как обычно, в полюбившемся ему одиночестве на горе Хира, лишь изредка возвращаясь в Мекку, чтобы запастись водой и пищей.

День за днем и ночь за ночью проходили в молитвах, раз­мышлениях и созерцании, не приносивших ничего нового и не­ожиданного, пока не наступила ночь 24 числа месяца рамадана. Мухаммед спал в пещере на склоне горы Хира, когда к нему явил­ся Некто в человеческом облике.

- Он пришел ко мне,  когда я спал,   - рассказывал Мухам­мед, - со сверкающим свитком, покрытым какими-то письменами.

- Читай! - услышал Мухаммед.

- Я не умею читать! - повторил Мухаммед, скованный ужа­сом.

В ответ Некто придавил его так, что Мухаммеду показа­лось, что наступает смерть, и в третий раз приказал:

- Читай!

- Что мне читать? - ("И говорил я это только с целью не до­пустить его до повторения чего-либо подобного тому,   что он со мной проделал", - признавался Мухаммед впоследствии.)

И явившийся сказал:

-  Читай! Во имя Господа твоего, который сотворил

-Сотворил человека из сгустка.

Читай! И Господь твой щедрейший,

Который научил каламом,

Научил человека тому, чего он не знал,

Мухаммед покорно повторил эти слова, и пришелец нако­нец удалился.

-  Очнулся я от своего сна, - рассказывал Мухаммед, - и по­чувствовал, что всё слышанное мною как будто написано в моем сердце.

...Много раз рассказывал Мухаммед об этом замечатель­ном событии своей жизни и, конечно, не всегда рассказывал од­ними и теми же словами. И слушатели Мухаммеда, как не стара­лись, не могли совершенно точно, слово в слово воспроизвести слышанное ими. В результате, когда пришло время занести рас­сказ самого Мухаммеда а бумагу, записать и тем самым увековечить для потомков, биографы великого пророка столкнулись со многими версиями - один передавал слова Мухаммеда так, а дру­гой несколько иначе. Но все рассказы современников, отличаю­щиеся некоторыми деталями и подробностями, совпадают в глав­ном: не когда-нибудь, а именно в одну из ночей месяца рамадана 610 года, сорокалетнему Мухаммеду на горе Хира впервые явил­ся Некто могучий и страшный и приказал ему читать неведомо кем написанный свиток, а когда Мухаммед отказался, сам прочел ему пять строк из этого свитка и приказал повторить их; и строки эти врезались в сердце Мухаммеда.

Повеление явившегося, которое мы переводим словом "Читай!", по-арабски имеет не такой однозначный смысл. Это од­новременно и читай, и читай наизусть, и провозглашай, и даже го­вори, произноси. Приказание же, предполагающее грамотность то­го, к кому оно обращено, содержалось лишь в очень немногих рас­сказах, по-видимому, самых ранних по времени. И эти рассказы заставляют некоторых ученых сомневаться , был ли Мухаммед неграмотным...

Таково было первое откровение, сошедшее на Мухаммеда с небес, и Мухаммед тем самым становился пророком, но сам он об этом еще не знал. Он был напуган и подавлен случившимся и, покинув свою пещеру, бросился домой, к верной Хадидже.

Войдя в дом, Мухаммед дрожа прижался к Хадидже и вос­кликнул:

- Горе мне! Я поэт или одержимый! - и рассказал жене обо всем.

И Хадиджа как умела стала утешать его. Она убеждала Му­хаммеда, что он не поэт и не одержимый; совершенно немыслимо, чтобы им овладели злобные духи - эти демоны овладевают пороч­ными, а он, Мухаммед, добр и справедлив к своей семье, он честен и правдив, он кормит бедняков и щедро раздает милостыню; если во всей Мекке есть хотя бы один праведник, так это он, Мухаммед; Хадиджа готова в этом поклясться перед Богом, в чьих руках находится её душа. Вскоре к обсуждению происшествия на горе Хира привлекли и Вараку, двоюродного брата Хадиджи.

Варака, трудившийся в это время над переводом Пятикни­жия Моисеева на арабский язык, высказал убеждение, что на Му­хаммеда сошел тот самый Номос, который некогда являлся про­року Моисею - некая духовная ипостась единого Бога, нечто вроде Святого Духа христианского вероучения.

Хадиджа и Варака приободрили Мухаммеда, но полностью его не убедили, и беспокойство продолжало владеть им. А вопрос ведь действительно был нешуточный: кто же, собственно, явился к нему в пещере - Бог, какой-нибудь ангел, посланец Бога или дья­вол? Объяснение случившегося, так сказать, естественными причи­нами, некоторым болезненным состоянием, своего рода галлюци­нацией Мухаммеду представлялось абсурдным.

Если Бог или его посланец, тогда это победа, торжество, то, к чему Мухаммед стремился неуклонно все последние годы, то, че­го он добивался, занимаясь всесторонним очищением. Если же это дьявол, тогда это - ужасное крушение всех надежд, полный провал многолетних упований. И самое страшное - неведение. Принять посланца Бога за дьявола, а значит и пренебречь всем увиденным и услышанным - погибельный и непростительный грех, обрекающий душу на вечные мучения в аду. Принять дьявола за посланца Бога, молиться словами, подсказанными дьяволом, и идти по указанной им дороге - ещё хуже.

Дни и ночи не покидали Мухаммеда мучительная неуверен­ность и тревога. Идея, что сам Бог явился ему в пещере, по зрелом размышлении была им в конце концов отвергнута как явно проти­воречащая сложившимся у Мухаммеда представлениям о природе и сущности Бога. Бог, вездесущий, бесконечный в пространстве и времени, был настолько велик и несоизмерим с человеком, что ви­деть его немыслимо. Ведь если Бога можно видеть, то можно и изо­бразить, и было бы отнюдь не предосудительно поклоняться тако­му изображению. От идеи, что Бога можно видеть, как ведущей к идолопоклонничеству, Мухаммед отказался.

Оставалось выбрать - ангел или дьявол. Решить это нужно было во что бы то ни стало и безотлагательно, ибо Некто, посе­тивший Мухаммеда в пещере во время сна, отнюдь не собирался оставлять его в покое.

 Он начал приходить по ночам прямо в комнату Мухаммеда и Хадиджи, правда, выбирая такое время, когда Хадиджа спала. Мухаммед просыпался и со смешанным чувством страха и надеж­ды смотрел на отчетливо видимую человеческую фигуру, молча стоящую у дверей. Сердце Мухаммеда бешено колотилось, и хо­лодный пот выступал на его лице. Так же молча, не проронив ни звука, Некто покидал комнату, и природа странного гостя из потустороннего мира оставалась неразгаданной.

Хадиджу, которой Мухаммед, как всегда, обо всем расска­зывал, эти ночные визиты встревожили, и она уговорила Мухаммеда разбудить её, когда ангел или посланец сатаны вновь пожа­лует в их комнату. Дело в том, что у мудрой Хадиджи созрел некий план, который мог не только разрешить в какой-то мере сомнения Мухаммеда о природе таинственного вестника, но и дать ответ на волнующий её, Хадиджу, вопрос о том, что же, собственно, происходит с Мухаммедом. Не следует забывать, что эта достойная жен­щина, с полным основанием почитаемая как мать верующих, сама не обладала никакими сверхчувственными наклонностями и по заботливому простодушию ещё много лет назад, когда у Мухамме­да появились первые необычные приступы, предлагала обратить­ся ему к врачу или заклинателям.

И вот, когда в следующий раз ночной гость вновь пришел в их спальню, Мухаммед тотчас разбудил Хадиджу.

-  Он пришел, - сказал Мухаммед. Но Хадиджа, сколько не всматривалась в темноту, никого не видела - для нее комната была пуста.

-  Встань, - сказала Хадиджа, - и сядь около моего левого бедра.

Мухаммед встал со своего ложа и сделал так, как просила Хадиджа.

- Видишь ли ты его? - спросила она.

- Он здесь, - ответил Мухаммед, глядя в темноту широко от­крытыми глазами.

-  Тогда обойди вокруг постели и сядь у   моего    правого бедра, - попросила Хадиджа. - Ну как, ты все ещё его видишь?

И так как Мухаммед опять ответил утвердительно, Хадиджа снова попросила его встать и устроиться по-другому; на этот раз она усадила его между колен. Но и это не помогло - Мухаммед все так же отчетливо видел стоящего в комнате человека, кто бы он ни был - ангел или сатана. Тогда незаметно для Мухаммеда, кото­рый продолжал сидеть в том же положении, не спуская глаз с мес­та, где находилась человеческая фигура, Хадиджа раскрылась.

- Видишь ли ты его? - ещё раз спросила она.

- Нет, - ответил Мухаммед, ибо таинственная фигура мгно­венно и бесшумно исчезла.

- О, сын моего дяди, - воскликнула мудрая Хадиджа, - возрадуйся и успокойся! Слава Богу, он ангел, а не дьявол.

Действительно, для неё, Хадиджи, ангельская природа при­шельца из потустороннего мира не вызывала больше сомнений -только для целомудренного ангела, этого дитя света, невозможно было оставаться в комнате после её бесстыдного поступка. Дьявол бы и не подумал удалиться при виде её наготы.

Для Мухаммеда, конечно, проблема так просто не реша­лась, и только через много месяцев путем молитвы и религиозных размышлений он пришел к тому же выводу, что и Хадиджа, - не дьявол, а ангел является ему в видениях и слова, которые он про­износит, есть слова самого Бога, обращенные лично к нему, Му­хаммеду. Окончательно убедили его в этом последовавшие вскоре новые откровения, а также вестник из потустороннего мира, кото­рый не то три, не то четыре раза, в минуты самого крайнего отчая­ния Мухаммеда, представал перед ним в человеческом облике, что­бы произнести только одну неизменную фразу:

- Мухаммед! Ты - пророк Бога, а я - Джибрил!

И каждый раз Мухаммеда при виде Джибрила (Гавриила) охватывал ужас. Может быть, поэтому в дальнейшем откровения уже обычно не сопровождались видениями.

Пять коротких строк, продиктованных Мухаммеду на скло­не Хиры в одну из ночей месяца рамадана (эта ночь в дальнейшем получила название Ночи Свершения, или Ночи Могущества), со­держали важнейшие сведения о сущности Бога и его отношения к человеку.

Бог в них определен как всемогущий творец, ни на секунду не покидающий мир в своей творческой заботе - он созидает не­прерывно и непрерывно являет чудесную, сверхъестественную спо­собность созидать самое сложное и совершенное существо на земле - человека. Также по воле Бога и предуказанным им способом воз­никают ежесекундно на земле все растения и животные. Мир сверх­чувственный пронизывает весь реальный мир, и только поэтому реальный мир может существовать, а следовательно, хочет того человек или нет, вся его жизнь протекает в Боге, даже если человек мыслит себя вне зависимости от Бога, неподчиненным и неподвла­стным ему.

От Бога зависит не только, так сказать, биологическое су­ществование человека. В откровении говорится, что щедрейший Бог научил человека тому, чего тот не знал, "каламом" - умению владеть тростниковой палочкой для письма, которой пользовались арабы. Отсюда следует, что Бог является основным источником знания для человека и это знание нисходит к человеку в виде "писания".

Те самые идеи, из которых исходил Мухаммед с самого на­чала своих религиозных исканий и подвижничества, чудесным об­разом возвратились к нему. Для Мухаммеда это означало полное подтверждение правильности избранного им пути, почти полное (и, несомненно, чудесное) совпадение хода его мыслей и его интуи­ция с божественным промыслом. Это должно было вдохновлять Мухаммеда и наполнять чувством законной гордости, ощущени­ем могущества, проистекающим из того, что его воля находится в согласии с волей Бога; и во всех случаях, когда его, Мухаммеда, воля совпадает с волей Бога, произнесенное им "Да будет!" одно­временно является и произнесенным самим Богом, и никакая дей­ствительность не сможет устоять перед этим "Да будет!". Он скажет "Да будет!" - и будет именно так. Но только в случае совпадения воли его и Бога - и не в каких других.

Во время первого откровения Джибрил не зря явился спя­щему Мухаммеду с покрытым неведомыми письменами свитком, невыносимую тяжесть которого Мухаммед столь явно ощутил на своей груди. По-видимому, уже задолго до начала пророческой деятельности у Мухаммеда сложилось достаточно четкое представ­ление о некоей божественной книге. Книге с большой буквы, Кни­ге, хранящейся на небесах и содержащей самые сокровенные по­знания, необходимые человеку. Это написанный самим Богом, всемогущим Аллахом, Коран, что в переводе означает "Чтение". Коран, предназначенный исключительно для арабов. Другие наро­ды уже получили от Бога свои священные книги - их ниспослал Бог во множестве, арабам же священная книга посылалась впервые, и чтобы облегчить её понимание, она посылалась на чистом араб­ском языке, словами ясными, смысл которых доступен каждому, чьё сердце не извращено.

В священную Ночь Свершения, или Ночь Могущества, именно отрывок из небесного Корана Джибрил сообщил Мухам­меду, и тем самым было положено начало Корану земному - точ­ной копии небесного подлинника.

У Мухаммеда не было никаких сомнений, что лично он не имеет никакого отношения к авторству Корана. Сама форма со­общений из потустороннего мира убеждала его в этом. Во время первого откровения отрывок из Корана ему поведал ангел Джибрил, который и впоследствии нередко навещал его с той же целью. Общаться с пророками и сразу или по частям передавать им точ­ный текст небесных книг, написанных самим Богом, было, так сказать, специальностью Джибрила чуть ли не с сотворения мира. Как было подсчитано в дальнейшем, ангел Джибрил 12 раз являл­ся Адаму, 4 раза - Еноху, 42 раза - Ибрахиму, 400 раз • Мусе (Моисею), 10 раз Исе(Иисусу) и 24 000 раз - Мухаммеду. Впро­чем, по одной из версий, во время первого откровения и в течение трех последующих Мухаммед непосредственно общался не с Джибрилом, а с другим ангелом - Исрафилом. Джибрил же стал являться ему позднее. Многие другие отрывки из Корана Мухам­мед получил также во сне, но во сне, не сопровождавшемся каки­ми-либо видениями. Мухаммед слышал только голос, который диктовал ему очередной отрывок, поражавший его мудростью и совершенством художественной формы. Иногда при этом Мухам­мед чувствовал во сне, что кто-то кладет ему руку на плечо - то ли ангел Джибрил, то ли сам всемогущий Аллах. Когда же он просы­пался, все слышанное немедленно всплывало в его памяти и запоминалось так прочно, как будто слова были начертаны прямо в его сердце.

Во время бодрствования Мухаммед физически ощущал приближение откровения - все тело его начинало дрожать, лицо покрывалось крупными каплями холодного пота, голова тяжелела, сознание выключалось. Иногда во время такого приступа, по сло­вам современников и очевидцев, он "ревел, как молодой верблюд". Нередко Мухаммед, чувствую, что на него надвигается божествен­ное вдохновение, предусмотрительно ложился на землю, с головой завернувшись в плащ.

Очень часто, однако, откровения никакими обмороками не сопровождались, в его поведении почти ничего не менялось, и только для внимательного наблюдателя со стороны становилось очевидно, что на Мухаммеда "находит". Сознание Мухаммед не терял и мог подробно описать свои переживания во время откро­вения. По его словам, приближение откровения возвещалось зво­ном в ушах, похожем на звон колокольчиков. Звон продолжался в течении всего откровения, и Мухаммед в это время не слышал ни­каких слов. Лишь когда звон прекращался, для него становилось понятным сообщение, переданное ангелом. Характерно, что во время откровения сознание как бы устранялось, и Мухаммед не ощущал ни малейшей связи между деятельностью своего ума и со­держанием откровений. Для Мухаммеда они являлись полной не­ожиданностью, и он готов был поклясться, что никогда даже не де­лал попыток сочинить что-либо подобное, что все отрывки из Ко­рана он сам слышит впервые. В этом он был убежден совершенно искренне и убежден абсолютно: автор Корана - Бог, а он, Мухам­мед, - только лицо, пассивно воспринимающее слова Бога.

Нас не должна особенно смущать несколько необычная форма творческого процесса Мухаммеда, когда сочиненные им стихи выступают из глубин подсознания и поражают их творца своей неожиданностью и загадочностью происхождения. Людей, наделенных повышенной способностью к творчеству в какой-либо области, мы называем талантливыми или гениальными, просто при помощи этих слов подчеркивая разницу между способностью к творчеству и другим качествам человеческого рассудка - умом, па­мятью, эрудицией. Творческий процесс и сейчас настолько остается загадочным, что умные и глубоко эрудированные знатоки поэзии, которые прекрасно знают технику стихосложения, тонко чувствуют поэзию и уверенно берутся отличить плохие стихи от хороших, и к тому же наделены редко встречающимся безошибочным знанием, о чем и как надо писать, тем не менее, увы, сами, как правило, не способны написать хотя бы малюсенького приличного стишка; все, что они пишут, демонстрирует полное и абсолютное отсутствие по­этической одаренности, совершенное и, надо сказать, даже удиви­тельное непонимание творческого процесса.

Справедливость требует отметить, что и безусловно талантливые люди в разных областях художественного и научного твор­чества, в том числе и те, кого мы по праву называем гениальными, тоже не знают, как это получается, что они могут, а другие не мо­гут, в чем секрет подобной несправедливости, как превратить творчески бесплодного человека (конечно, бесплодного в опреде­ленной области) в человека одаренного. Очевидная неясность для сознания закономерностей творческого процесса наглядно прояв­ляется даже в тех словах, которые мы употребляем, когда речь за­ходит о таланте и гениальности. Например, мы говорим о творчес­кой одаренности, как будто человек не сам развил в себе опреде­ленные способности, а получил их в виде подарка, дара - кто-то наделил его талантом и гениальностью, а он, человек, лишь пас­сивно принял этот подарок судьбы, бережно сохранил его и не только сохранил, но и развил, выпестовал, взлелеял, одним словом, не стал закапывать его в землю, растрачивать на пустяки.

В творчестве Мухаммеда разрыв между "сознающим себя сознанием" и подсознанием достиг предела. Он действительно не "сочинял" Коран, так же как мы не сочиняем свои сны. Но мы убе­ждены, что сны - творчество нашего собственного мозга, а Мухам­мед, напротив, был убежден, что и сны посылаются оттуда, из по­тустороннего мира.

У Мухаммеда было четкое понятие единого Бога, Аллаха, причем более единого, если можно так выразиться, чем Бог христиан с его ипостасями, навеянными, видимо, греко-римской фило­софией. Из этого представления о едином Боге Мухаммед последо­вательно изгонял любые черты какого-либо сходства с человеком и тем самым очищал идею о едином Боге от всех и всяческих сле­дов идолопоклонничества. Мысль о том, что Бог сотворил челове­ка по образу своему и подобию, была решительно отвергнута Мухаммедом как несовместимая с истинной природой Бога и унизи­тельная для божественного достоинства. На самом деле, по убежде­нию Мухаммеда, Бог не имеет ничего общего с человеком; Бог безграничен в пространстве и времени, так же безграничен в сво­их творческих актах; он создал и бесчисленное множество миров, и бесчисленное множество наделенных разумом существ, одним и лишь одним из которых является человек. Отсюда всякие претензии человека на исключительное место в мироздании и на исключи­тельное внимание со стороны Бога должны быть отклонены как смехотворные.

Созданием бесчисленного множества миров и бесчисленно­го множества наделенных разумом существ Бог как бы порывал со своей унизительной зависимостью от человека, от того, как чело­век ведет себя, поклоняется ли ему или отвергает его. Связь челове­ка с Богом становится односторонней - человек зависит от Бога, а Бог нисколько не зависит от человека; своим поведением, своими поступками и словами человек не может никакого влияния на Бога - ни рассердить Бога, ни обидеть, ни вызвать у Бога желания отом­стить. Все человеческие черты которыми наделили Бога иудаизм и христианство, да и другие монотеистические религии, были реши­тельно отброшены, ничего похожего на Бога, ревнующего к по­ступкам и мыслям человека, у Мухаммеда найти нельзя.

Оставались лишь доброта, милосердие и справедливость Бога, как качества, изначально присущие божественной природе, что и позволяет человеку, следующему божественным предписани­ям, заслужить сносную жизнь на земле и счастливое бессмертие на небесах. Представление о бессмертии на небесах, загробной жизни логически вытекало, между прочим, и из идеи божественного все­могущества, неуничтожимости того, что создал Бог.

Представление о всемогуществе неизбежно приводит к вы­воду об абсолютной свободе воли Бога, решительно ничем не ог­раниченной, в том числе неограниченной никакими этическими нормами. В этом отношении Бог совершенно безнравственен, точ­нее, он выше всякой нравственности. Если бы различие между хо­рошо и плохо, между добром и злом можно было найти вне Бога, то это значило бы, что Бог недостаточно всемогущ, не обладает всей полнотой свободы и сам в некотором смысле подчинен какому-то высшему нравственному принципу, а это уже очевидная нелепость. Отсюда неизбежный и закономерный отказ Мухаммеда обосновать различия между добром и злом какими-либо иными соображениями, кроме божественной воли. Хорошо то, что пред­писано Богом, плохо то, что запрещено Богом, и если завтра Бог переменит свое решение, хорошее тотчас же сделается плохим, и наоборот, ибо не является само по себе хорошим или само по себе плохим, для Бога нет ни добра, ни зла, и всякий, кто думает иначе, вольно или невольно выходит за пределы веры в единого, а потому и абсолютно всемогущего Бога. Бог добр и милосерден не потому, что он должен, обязан быть непременно добрым и милосердным, доброта и милосердие просто изначальные и произвольные свой­ства, вытекающие из отношения творца к сотворенному им миру; можно сказать, что бог добр и милосерден только потому, что за­хотел быть именно таким, или потому, что только он один и есть единственное Добро и единственное Милосердие в мире.

В этом отношении Мухаммед, несомненно, пошел дальше иудаизма и христианства, в которых, как отголосок язычества, Бо­гу приписываются не только вполне человеческие чувства, но и божественное всемогущество в заметной степени ограничивается необходимостью следовать определенной логике поведения, быть хоть сколько-нибудь последовательным. Тем самым проблема доб­ра и зла получила у Мухаммеда радикальное и однозначное реше­ние - конечно, решение в рамках монотеизма...

Но если заранее предусмотрен не только каждый поступок, но и каждое тайное движение души человека, если задолго до его появления на свет уже известны все мельчайшие события его жизни и все свойства его характера, то у человека нет ни малейшей воз­можности активного и произвольного выбора. Злодей не несет ни­какой ответственности за те злодеяния, которые ему суждено и предписано совершить в течении жизни, а добрые деяния праведника не могут рассматриваться как его заслуга, потому что опять-таки уже заранее было предусмотрено, что именно он, а не кто-нибудь другой столкнется в своей жизни с такими-то и такими-то обстоятельствами и в этих обстоятельствах будет вести себя так-то и так-то.

Разрешить это противоречие между всемогуществом Бога и свободой воли, а стало быть, и ответственностью за свои поступки каждого отдельного человека в рамках религии вообще невозмож­но, так как нельзя ни умалить божественное всемогущество, ни ли­шить человека полностью свободы воли. Поэтому и Мухаммед вместо строго последовательного решения проблемы (раз все со­вершается по воле Бога, человек лишен свободы выбора и не за что не отвечает) дал решение продиктованное исключительно практическими соображениями, - хотя все совершается только по воле Бога и судьба каждого человека в самых мельчайших деталях предопределена миллионы лет тому назад, тем не менее человек отвечает за каждый свой поступок так, как если бы он обладал полной свободой воли.

Противоречие между абсолютным фатализмом и ответст­венностью человека за свое поведение является противоречием только с точки зрения атеиста или человека, не наделенного полно­той веры. Для верующего же между предопределением и свободой воли нет и не может быть никакого противоречия, так как Бог по­тому и всемогущ, что наделен полной свободой, в том числе и сво­бодой от всякой логики, он не обязан быть непротиворечивым, и само понятие "противоречие" к нему совершено неприложимо. Всякие вопросы типа "Почему?" и "Как же так?" абсолютно неуме­стны и абсурдны; для человека остается лишь вопрос "Что же из этого следует?" - а следует то, что человек должен стремиться к доб­ру и избегать зла, потому что такова воля Бога, и не забывать, что за каждый свой поступок и каждое движение души он будет судим по всей строгости, без всяких скидок на предопределение, так, как будто в любой жизненной ситуации от него и только от него зави­сит выбор поведения.

Всякая развитая религия представляет собой сложную сис­тему взаимосвязанных идей и понятий, не говоря уже о такой её важной стороне, как обрядность. В основе этой системы лежит по­нятие о Боге, и от того или иного понимания Бога зависят все ос­тальные существенные стороны религии. Мухаммед подверг даль­нейшей разработке идею единого Бога до её теоретического преде­ла, за которым уже, собственно, кончается религия и начинается философия объективного идеализма; во всяком случае, никому по­сле Мухаммеда не удалось разработать религиозную систему на основе еще более "высокого" представления о Боге, и можно ду­мать, что подобная задача едва ли разрешима.

Откровение, полученное на горе Хира в одну из ночей ме­сяца рамадана в 610 году, окончательно убедило Мухаммеда в правильности сложившихся у него религиозных представлений; он, если можно так выразиться, уверовал в их истинность так же, как в свою пророческую миссию. И естественно, что Мухаммед почти сразу же приступил к пропаганде созданной им религиозной сис­темы.

главы из повести "Жизнь Мухаммеда"

Вера Панова, Юрий Бахтин